Книга Бессердечно влюбленный  - Маргарита Ардо

Но я точно не ждала того, что сделал Миша. И увольнения не ждала. От растерянности в голове было пусто и звонко.

– Почему? – спросила я, а сердце стучало, как бешеное, словно сейчас невидимый судья вынесет вердикт: жить мне или умереть.

– Неужели ты так и не поняла? – спросил Миша: – Я люблю тебя.

Бабам! В моей груди вдруг стало тепло и солнечно, словно в первый день сотворения мира, когда «сказал Бог: да будет свет. И стал свет»[41]. Зелёные-зелёные глаза смотрели на меня жадно. Свет был в них. Они искали отражения в моих, и я выдохнула:

– Я тоже тебя люблю.

– Правда?! – вспыхнул радостью Миша.

Я кивнула, расплываясь улыбкой в ответ. А Миша поцеловал мою ладонь, перепачканную малиной, и вдруг разделения не стало: потому что счастье, как выяснилось, не знает притяжательности, оно заливает всё вокруг и не спрашивает, чьё оно. Темнота испуганной души окрасилась нежностью, и ничего на свете прекрасней не было его стриженой макушки, высокого лба, носа, направленного к моему, и улыбки. Самой настоящей. Открытой. Солнечной. Миша придвинулся и, обхватив меня руками, притянул к себе. А я с неожиданной лёгкостью, словно внезапно освобождённая от кандалов, обняла его. И переместилась со стула на пол. Наши лица оказались близко-близко друг от друга.

– Я люблю тебя! – повторил Миша.

– Я люблю тебя, – отразилась эхом я. И так стало хорошо, что я рассмеялась. И он тоже.

– Никто на свете ещё так не радовался увольнению, – говорил он, – честное слово!

– Ты просто не видел лица Дахи, – ответила я.

– Ну, с ней всё понятно, у неё была отличная мотивация! – Миша выразительно потёр челюсть и расхохотался ещё громче.

А я смеяться перестала и осторожно коснулась его щеки:

– Больно?

– Нет.

– Фух, – я выдохнула с облегчением. – А вазой я тебя не сильно?

– Ну… так, – хмыкнул он.

– Прости…

И тут тысячи чёртиков загорелись в изумрудных глазах, Миша осмотрелся: с края стола рядом с нами виднелся черный уголок лэптопа, и сказал:

– Ладно, если что, ноут у меня нетяжёлый.

А потом поцеловал меня. Долго-долго и нежно-нежно, окончательно завораживая собой.

В пальто было жарко, губам было сладко, на душе – хорошо. И особенно здорово было расслабиться и совсем не думать.

– Спасибо, – шепнула я, когда он оторвался от моих губ.

– За что? – так же тихо спросил он.

– За то, что отключил мне думалку. Я так устала думать, замучилась…

– Да, у тебя там что-то непонятно работает, – улыбнулся он, погладив меня по голове. – Поэтому следует закрепить результат новых настроек ради обеспечения мер безопасности. – И поцеловал меня снова. До абсолютного головокружения.

А потом догадался снять с меня пальто. Мы сидели тихо и счастливо на полу. И всё было правильно и нежно. За окном кухни плыли облака и задумчиво смотрела в них Эйфелева Башня. Вот кто железяка, а совсем не Миша…

– Мишенька, – выдохнула я.

Он удивлённо улыбнулся, словно никто его никогда так не называл.

– Я?

– Ты, – я провела кончиком пальца по его кисти. – А ведь я ничего о тебе не знаю. У тебя даже страницы в соцсетях нет. Я искала.

– А что тебе интересно?

– Всё.

Он снова удивился, подскочил на ноги, подал мне руку. Я встала. И Миша одёрнул футболку и поклонился.

– Позволь представиться: Михаил Валерьевич Черенцов, 29 лет, родился 1 апреля, по гороскопу Овен, директор и владелец компании «Инженерные системы», характер отвратительный, неженат.

Я сделала кокетливый реверанс:

– Enchantée[42]. А я Виктория Алексеевна Иванова, 26 лет, день рождения – 4 июня, переводчик, преподаватель иностранных языков и писатель, – я покраснела, – да, прости, я наврала: я пишу, и даже продаю свой роман, правда пока только онлайн и пока только один. Характер ужас, как на американских горках. Ну, ты заметил.

– Зато не скучно, – рассмеялся Миша и поцеловал мне руку. – Приятно познакомиться, Виктория Алексеевна!

– И мне, – зарделась я.

– Вы позволите угостить вас завтраком?

– А круассаны будут? Умираю, хочу настоящего французского круассана! Ещё не пробовала…

– Неужели Дарья все сама слопала? – удивился он.

Глава 21

– А почему я удав? – спросил я.

Вика чуть не поперхнулась кусочком ароматно-пушистой сдобы, свёрнутой в круассан. Закашлялась. Я поднёс к её губам чашку с латте.

– Запивай скорее.

Она послушалась.

Вокруг нас курлыкали французы. Кафе было мелкое, обычное – деревянных столиков натыкано по три на квадратный метр, стулья толпой, запах кофе и ванили, на полу – чёрно-белая плитка. И при всём том уютно и празднично. И постоянно так хорошо, что смеяться хочется или целовать её. Может, над Парижем распыляют что-то такое, из серии веселящих афродизиаков?

На розовых губах Вики осталась нежная белая пенка. Съел бы.

– Так почему я удав?

Вика, краснея, засмеялась. Она так мило смущается!

– Ну, потому что ты смотришь… будто сейчас задушишь.

– Страшно?

– Очень, – кивнула она.

– Хорошо. Я долго тренировался.

– Зачем? – изумлённо моргнула Вика. – Ты так намного красивее.

Я хмыкнул.

– А думаешь кто-нибудь из этих заносчивых менеджеров со списком рекомендаций и жизненным опытом стал бы слушать пацана? Пару дней хватило, чтобы понять: с демократией много не нарулишь. Особенно когда тебя априори ненавидят за то, что ты ещё сопляк, а уже владелец. Ведь отец вручил завод, когда мне было двадцать пять. Почти. И сказал: твоё, управляй.

– Так рано! – ахнула Вика. – А что ты делал до этого?

– У отца работал. Во всех отделах понемногу.

– Прям во всех?

– Участь дворника меня миновала. А так и младшим инженером поработал, и в отделе Сервиса, и в продажах, и в маркетинге. В банке был даже курьером, и почту сортировал, когда на каникулы приезжал из интерната.

– Как из интерната? – опешила Вика.

– Обычно. Из спортивного. Лёгкая атлетика. Сначала в России пять лет, потом два года в Штатах.

– Ничего себе! Ты хотел стать профессиональным спортсменом?

– Нет.